Педагогическое

Второе наблюдение за неделю на тему эгоизма.
До приезда в Америку я читал и слышал, что американская система воспитания предусматривает, что в детях с максимально возможного раннего возраста воспитывают, что они самые лучшие, принцессы, супермены и так далее. Плюсы, думаю, очевидны. Минусы?
Сейчас хожу на танго и заметил, что люди, учащиеся со мной, поступают по принципу «Васька слушает да ест», то есть, им объясняют, а они упрямо продолжают повторять свои ошибки, уверенные, что не получается потому, что, утрирую немного, все вокруг дураки.
Разговорился на эту тему с преподавателями. Преподавательница – хорватка, то есть, не просто из Европы, а из Восточной Европы (кстати, обязательно напишу пост про восточно-европейскую ментальность), в Америке с 15 лет, так что имела достаточно времени для того, чтобы сделать свои наблюдения. Так вот, по её словам, американцы действительно не слушают, что им говорят, не хотят или уже не умеют учиться. Конечно, без обобщений, но тем не менее. Контраст, она утверждает, с европейцами и прочими свежеприехавшими очевиден.
Отношение такое: «Я лучше всех, вот тебе деньги, научи меня делать то-то». Им рассказывают, показывают, просят повторить. Ответ: не буду, зачем?
- Ну ты же хочешь научиться…
- Да, я хочу это уметь, я тебе заплатил, но то, что мне показываешь, делать не буду потому, что считаю, что это не сработает, мне лучше знать, я же лучше всех…
Без комментариев.

Реакция

Не могу сказать, что я кому-то завидую или жалуюсь на свои способности. Но что всегда полезно – так это работа над собой. Среди вещей, которые я бы больше всего хотел в себе улучшить, и над чем работаю – быстрота реакции. Если подумаю, как следует, много чего могу сочинить и понять, но иногда важна скорость.
Свежий пример.
Иду на обед, обращаю внимание на пожилого, добротно одетого мужчину в меховой шапке, который идёт мне на встречу. Иду, как это для меня обычно, быстро. Мелькает мысль: «Что это у него на шапке…». Секунд десять у меня уходит на то, чтобы сообразить – «Да это же Орден Отечественной войны!». Останавливаюсь, как вкопанный. Ещё секунд десять думаю, что ему сказать, надо ли снять этот орден мне самому, как быстро придёт в таком случае полиция, или сразу обратиться в полицию...
То есть, в общей сложности, проходит секунд двадцать. День, обед, Мидтаун, народу, конечно, хватает, пока думал, прошагал пару перекрёстков. Разворачиваюсь, бегу назад. Несмотря на то, что дядька был уже не молодой, след его простыл. В машину, может, сел, скорее всего, зашёл куда-то в здание…
Жалко, короче говоря. Сразу не сообразил, не разобрался в ситуации, не успел… Что собирался делать? Ну, объяснил бы вежливо, в случае недопонимания самоуправством бы не занимался, всё-таки бы полицию позвал, благо, патрульных хватает.
А вообще, конечно, хотя я гуманист, терпимо отношусь к людским слабостям и всё-такое, но субъектов, которые такие шапки делают, людьми можно назвать очень условно.

Своё

Вообще это очень не хорошо, что я забросил свои наблюдения. Столько пропало сюжетов, что просто жалко. Возобновляю!
Во-первых, хочу исправить давнюю ошибку. Пишу я, скажем, американцы то, американцы сё. Хотя правильнее во всех этих случаях писать ньюйоркцы. Потому что программист Сиэтла, животновод Айдахо и иждивенец Балтимора все разные. И уж ньюйоркцы их точно не представляют. То есть, может в чём-то похожи, но обещаю больше не обобщать.
А вспомнил я об этом потому, что всё чаще задумываюсь об одном из местных парадоксов из серии «Нью-Йорк – город контрастов». Это как повсеместная помешанность на чистоте при неумении соблюдать элементарные гигиенические нормы. Сейчас речь о болезненной озабоченности неприкосновенностью собственного пространства при полном наплевательстве на личное пространство других.
Не думаю, что делается это специально. Полагаю, причин две: во-первых, доведённый до абсолюта эгоизм, во-вторых, уверенность в окружающем верховенстве закона. То есть, если я кому-то сильно наступлю на ногу, можно не опасаться, что мне в ответ двинут по физиономии – полиция и всё такое. Что получается в итоге? Вот, например, едет какая-нибудь старая дева, из интеллигенции, везёт полную сумку на проверку работ студентов по истории феминизма, бумажный пакет органических продуктов, при производстве которых были учтены абсолютно все права коров и аборигенов, компьютер котирующейся в определённых кругах марки и что-нибудь ещё. В поезде она чувствует себя расслабленно, она – центр мира, и, скажем, увесистой сумкой работ (история феминизма напряжённа и витиевата, работы, следовательно, обширны) задевает кому-нибудь по голове. Сильно задевает, больно практически. Но ей это всё равно.
Затем престарелая девица занимает освободившееся место. И вдруг – катастрофа! Сосед касается полой своего пальто полы её модного плаща с японскими иероглифами. Надо видеть гримасу отвращения и ужаса, которая перекашивает лицо барышни. Ещё бы! Её личное пространство нарушили. Прошу читателей понять меня правильно, помянутая дева – образ во многом собирательный, использованный для примера, на её месте может быть практически любой из многочисленных нью-йоркских типажей. Факт в том, что личное пространство здесь оберегают с упорством, достойным лучшего применения, забывая, что личное пространство есть и у других.